МЕЖДУНАРОДНОЕ ХУДОЖЕСТВЕННО-ПУБЛИСТИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ
онлайн-дайджест • культура в мире
«СОЛНЕЧНАЯ ПОЛЯНА» открыта поэтам и прозаикам, эссеистам и драматургам,
сценаристам и публицистам, литературным критикам,
Мастерам и только пробующим перо.
Пишите нам на всех языках.
Журнал: «СОЛНЕЧНАЯ ПОЛЯНА» 2007, № 1
Сентябрь
Александр Щебнев
Родился в Кишиневе. Среднюю школу закончил в Бендерах.
В Кишиневе закончил педагогический университет, художественно-графическое отделение. Работал ассистентом режиссера на киностудии "Молдова-филм", оператором и художником на телестудии "НИТ". Автор нескольких мультипликационных фильмов, которые прошли по телеканалу "НИТ"
Один из учредителей общественной организации "Международный институт человеческих отношений", координатор международного форума в Кишиневе "Земля людей-дом человеческий", организатор международной галереи "Коридор". Участник коллективных выставок в Миссии ОБСЕ в Молдове, в Доме Радио, в Доме Национальностей в Кишиневе. Создатель и директор междунарoдного художественно-публицистического вебсайта www.human-house.narod.ru
Фантастику пишет давно. Публиковался в республиканских газетах и журналах, в московском журнале "Москва и соотечественники". Автор сборника рассказов "Когда из трещин сквозит вечность".
Книга отмечена дипломом Союза писателей Молдовы. Скоро выйдет вторая книга Саши " это тоже фантастические рассказы - "Пятый сон полуночи"
Александр Щебнев
АНАБИОЗ
Он вдавил клавишу ящика, следя, как проваливается монета в стеклянную банку. Монета, несущая горький привкус меди и цвет весенней цветущей равнины…
Спокойный ветер трепал его волосы и, сквозь трещины в асфальте, ошеломленная от прикосновения ветра трава раскачивалась у его ног. В покинутом городе, пропитанном негромким запахом металла работающих камер.
В этот год не был собран виноград, не было приготовлено вино, нигде во всем мире не жарилась рыба на оливковом масле.
Тихий звон ключей – в замочных скважинах полураскрытых дверей, - да затвердевший солнечный свет на ступенях.
Он вдавил клавишу, закрывая за собой дверь анабиозного ящика, уходя вслед за человечеством в будущее. Оставляя этот пустынный мир этого года – самому себе. Где-то за металлическими стенами все так же пел ветер.
XXX
Это была заброшенная неделя, все покинули ее. Оставив дома – работающие механизмы, тепло, мягкий ветер, муравьев у муравейника, и уйдя в следующую. Завтра они откроют глаза – будет день – будут кипеть чайники, роняя пар. И никто не обратит внимание, как вырос муравейник, не заметит, что изменилось за неделю, не сможет вспомнить ничего из прошедших дней.
XXX
Миграция, сотни лиц за запыленными стеклами, длинных очередей, тяжелые грузовики, привозящие вещи в анабиозные грузовые камеры, запахи, свет, смех медленно исчезающих лиц в дверях анабиозного вокзала. Миграция и темно-серые билеты.
XXX
Он проживал пустынное столетие. Из года в год – и только ветер, да никак не вырастающий щенок следовали за ним, как и он, сосредоточенно рассматривая новые дни и уходя в другие…
Последний раз он ел год назад и теперь, слушая, как жарится сочное филе, наслаждался ощущением бесконечности. Несколько лет – для него были несколькими днями. Он еще помнил неделю назад прочитанную газету, в которой кто-то хранил семена цветов.
За неделю – в которой каждый день был годом, цветы успели вытеснить сорняки с ближайших полей. Дрожь красочных соцветий под тяжестью ветра безвозвратного мгновения, в котором где-то рядом знакомый звук пилы, стук забиваемых гвоздей – всегда оказывались обманом все еще работающих механизмов, самовосстанавливающихся и восстанавливающих кое-где дома, улицы, дороги, уличные фонари.
Он следил за тем, как возвращается вечер – рядом сидел щенок, на плите шипело филе, за окном зажигались первые фонари. Он все рассчитал, пробуждаясь, - один раз в году – он все еще надеялся – в этом столетии встретить заплутавшее в будущем человечество.
- 86 год, - говорил он себе. Завтра его встретит здесь 86 год.
XXX
Они были колонистами, решившими заселить это столетие. Двести человек, отколовшихся от остального потока человечества. В тот день ветер расцветал соцветиями сквозняков, громко хлопали двери в вокзале анабиоза, медленно опускалось солнце. Воздух был теплым, несущим запахи пыли.
Они спускались по ступеням на привокзальную площадь. Грохот непривычно нарушал застывшую тишину этого столетия, среди нагромождения механизмов на улицах пробивались крапива и чистотел, глухие заросли среди разогретого солнцем городского камня.
XXX
Он выбрал этот год из-за одного солнечного дня, в котором он проснулся. По небу ползли низкие облака, на дороге ветер перекатывал пыль.
Он выбрал себе дом с работающими механизмами и по ночам зажигающимися во дворе лампочками. Решив здесь переждать, переболеть свое одиночество. Для того, чтобы потом опять отправиться в путь. Это болезнь, подобная морской болезни, когда каждый раз пробуждаешься в ином мире.
Когда неожиданность постоянна – а неотвратимость времени нарушена наступающей за летом весной, зимой, летом.
XXX
Темная форма военно-морских сил, барабанная дробь метрономов. Они выпрыгивали из-под колпаков анабиоза – десант, заброшенный в лето одного из потерянных человечеством тысячелетий.
И эхо, и шорохи шлейфом стелились вослед им. И не было никого здесь, кроме них. Это учение: оружие наперевес и ноги несут по ломким сплетениям сорняков и выступает млечный сок. А ты задыхаешься от бега, стреляешь, стреляешь под сумрачным небом, затянутым океанами волн облаков.
Вспышки, крики. Из прошлого, из каждого нового года тысячелетия прибывают новые силы. Они выбрасываются десятками, сотнями бегущих фигурок. - Из какого ты года?
- Двадцать пятого!
-А я двухсот второго, меня еще не было на свете, когда тебя отправили на эти учения.
Грохот выстрелов.
Все новые и новые подросшие поколения пускались в путь, чтобы догнать отправившихся первыми и выброситься вместе с ними в одном времени.
И, кажется, не хватит места на равнинах и степях, до этого пустынных, от мелькавших повсюду темных форм. Здесь и сейчас военно-морские силы разворачивали свои армии. И становилось это время временем всеобщей войны. Взрывы и грохот вспугивали ворон, никогда до этого не видевших человека, сотни взрывов, крики, грубая сила, крошащая подошвами скорлупу пустых оболочек цикад среди покинутых домов.
И смеялись они, откладывая оружие руками с появившимися новыми мозолями. Где-то невдалеке горела трава, а они отцепляли колючки сорняков, вырывая вместе с темными волокнами, а затем бросали на землю, залезая в анабиозную капсулу.
Мгновение и снова тишина. Человечество больше не появлялось в этом тысячелетии. Среди горящих трав стаи ворон, кружа, медленно опускались, их крики небо разносило разноголосым эхом.
XXX
Грохот колоколов оглушал его. Человечество… Он выскочил, хлопнув дверью. Запах корицы, и величественный собор, теряющейся в небе, сотни шпилей из золота и стекла, сквозь которые, кажется, проплывают сами облака. Человечество?
Он оглянулся. Толпы людей в черных одеждах-комбинезонах, говор сотен мантр одной одной-единой секты, затопившей этот мир и это столетие.
Тупиковый путь, затерянное для остального человечества столетие – сектанты заселили его. Он повернулся, грохот колоколов преследовал его, когда он захлопнул анабиозный колпак.
XXX
Неторопливо выдавливая масляные краски на палитру, он взглянул на холст. Горсти травы лежали вокруг него, перемолотые и забытые временем, щепотки разноцветного хитина, мух, бронзовок и других жуков висели в паутине, сияя изумрудами, золотом, серебром, всеми цветами новогодних игрушек. В них отражался он, убежавший от всех и от себя, и обретший здесь боль творчества. Все человечество было в будущем, он в прошлом. Задыхающийся запахами трав, утренним прохладным светом. Какой это был год, один из множества тысяч, в котором он искал удачу, вдохновение?..
Один в пустынном мире пустынного столетия. Связанный болью созидания, выбирающий первый цвет для кисти и глядящий на проступающее с белого холста лицо.
XXX
Полосы в поле анютиных глазок, среди пшеницы, - высаженных испорченным механизмом. Поле высаженных анютиных глазок вместо пшеницы. В других местах склады, переполненные многолетним зерном, молотой пшеничной мукой и молотыми цветами.
Приколотый на доске объявлений в пустынном анабиозном вокзале листок. Оставленный одним из похожих на меня затерявшихся. Черная вязь букв: “Все эти годы отданы инопланетянам, они арендовали землю, со всеми материками, городами, океанами, лесами, целое тысячелетие, отданное в аренду…”
Прочитав это, я поеживаюсь и оглядываюсь. Все те же деревья, высаженные когда-то вдоль улиц, все те же механизмы, восстанавливающие их ежесекундно.
XXX
Волны слов, грохот стуков. Он услышал человеческие голоса и выскочил на улицу. Толпы людей с висящими над ними сторожевыми механизмами, и никто не знал, который сейчас век и куда ушло человечество. Каторжники во времени. Оглянувшись, он нырнул в полураскрытые двери анабиозного вокзала – этот век не подходил ему.
XXX
Иногда мне кажется, что это поездка в городском автобусе. В руке выданный кондуктором-автоматом билет, нужно только выйти на своей остановке.
Где человечество? Найти его на земле, во времени, возможно? Человечество – это дым, есть ли оно, или его нет. Поколения, поколения, уходящие вне земли, вне времени в будущее.
XXX
Чудак, надеявшийся удивить мир, человечество. Вынырнувший из миллионов лет. В этом столетии распространил саморазмножающиеся механизмы.
И заполнив ими весь мир, принялся переделывать его в нечто невообразимое. Он создал иные горы, иные города, заполненные живущими механизмами, новые кулинарные рецепты и выращивал новые сорта деревьев, трав. Он писал иные стихи. Все было необычно и бесподобно. Он разговаривал сам с собой.. “Мы тянулись в будущее, пытаясь открыть иное, новое, сразу упасть, нырнуть в это. Что нашли мы в будущем?
Все то же оставленное нами еще более запыленное прошлое, ничего нового.”
Он еще создал множество нового, наконец, он устал ждать и отправился дальше по анабиозному пути. Человечество так и не появилось в этом тысячелетии.
XXX
Потерянное тысячелетие, маленький городок, обслуживаемый механизмами, цветущий чистотел и заросли крапивы вперемешку с повиликой, несколько стен людей, живущих здесь не одно поколение.
Он улыбнулся им и попытался заговорить, но его не поняли. То были люди, чей Вавилон слишком долго строился в стороне от основного человечества, время изменило их язык. И они только махали руками и улыбались ему под связками чеснока, густой тенью листвы и по-летнему белыми облаками. Там остановился он, чтобы выучить их язык. И расспросить о той, основной волне, что уходила в будущее, и имя которой было человечество.
XXX
Сегодня он решал, какие семена закупать на следующий год. Озабоченный, не замечающий ничего вокруг. В ореоле механизмов, пахнущих землей, механической саранчи помощников. Звон, удары, мгновения, он не замечал времени, он закупал семена и зерно, в бушующем человеческими телами мире. Человек, прозванный фермером, затравленно оглянулся: яркость пестрота одежд на, казалось, выцветшем камне. А затем шагнул в анабиозный сон, на пути к своей ферме.
И был год, когда он открыл веки. Сельскохозяйственная саранча под весенним светом уже выползала из грузовых анабиозных камер.
И повсюду была весна, механизмы высевали семена, он только проверял. Они находились между волнами. Человечество пронеслось мимо этого века, не задерживаясь, даже не вступая в него. Здесь он соберет урожай и нагонит волну человечества дальше, в будущем. Человек и ферма длиной в столетие. Он нагнулся и стал разминать руками землю. Это была его земля, это был его полустанок, на котором он мог скрываться от всех.
XXX
Ветер гонит кусты, перекати-поле, темные подпрыгивающие пятна на серой от пыли земле.
Где-то капает вода, скрипят двери.
Пустынный мир года… Он не помнил, какого года, усталые руки складывают одежду. Темный сумрак, кажется, переселился с улицы в дом. Где-то стучат часы. Когда-то человечество боялось перенаселенности, рождались все новые и новые миллиарды, семь миллиардов, десять, а затем двадцать, сто. Он садился в кресло, и оно скрипит, поднимая облачка пыли. Он смотрит на знакомые стены, словно на киноэкраны, разглядывая масляные пятна, трещины, сколы, пытаясь вспомнить детство.
Каждый след на стене – это прожитый год. Каждая сломанная вещь в доме – это прожитая жизнь.
Хлопки и удары, хлопки и удары, так скрипит кресло, в котором он сидит, так стучат двери от сквозняков. Поплотнее закутываясь в плед, он слушает их, словно в неверии самому себе и своему одиночеству, тому, что прошло, что расцветало и жило, а затем ушло. Словно отвечая на скрип кресла, где-то в глубине дома начинает петь сверчок, он слушает его.
Человек, сидящий у начала пути, в забытом году, из которого все человечество двинулось в свое долгое анабиозное путешествие.
На мгновение ветер метнул в оконное стекло, темно-серый обрывок анабиозного билета. Одно время они покрывали собой землю вокруг больших городов, бумажный мусор, словно выпавший снег у новеньких анабиозных вокзалов.
Он взглянул в окно, все те же кусты, катящиеся в серой пыли.
Скрип, стук, и крики сверчка – где-то в глубине дома, где стучат часы, каждый час ударяя раскатистым громом.
XXX
И, кажется, жизнь никуда не уходила и так было всегда. Кто-то рождался, кто-то уходил, незаметно все изменилось. Лица поколений ушедших забывались, и приходили новые и все это называлось человечеством. Там бунтари уходили в завтра, чтобы мелькнуть лицом забытого поколения. Там человечество плутало на тропах бессмертия, стремительно уносясь…
Новый полустанок нового века.
Один из потерявшихся, я просыпаюсь. Новое время, среди криков и шума толпы, тысячи запахов, тысячи криков, среди жужжания мух, и непривычного цвета цветов. Мой щенок оглушительно лает под анабиозным колпаком.
Я смотрю на огромное табло календаря, подвешенного пол вокзальным потолком. Все сияет чистотой, цифры моего года темнеют там, я догнал свое человечество, замершее в едином порыве борьбы со временем здесь, на этом полустанке. Я иду по улице, узнавая и не узнавая знакомых, щенок бежит за мной, косится на толпы людей.
Здесь все, все поколения не желающие доживать свой век, в определенном нам временем веке. Просто так сложилось, среди человечества не осталось желающих оставаться на месте.
Все устремились вперед.
Я остановился у коры дерева, цветущей акации, цветочная пыль, смешанная с дорожной, падала мне на лицо. И повсюду среди людей суетились механизмы. И выпекался хлеб из столетней муки, по дворам бегали кошки. А торговцы автоматы продавали желающим темно-серые билеты анабиоза, следующей остановки человечества. Люди здоровались со мной, а я не узнавал людей, не узнавал знакомых, их смех, их голоса казались мне чужими.
Где та пустота, та тишина затерянных веков, то эхо, таящееся в себе?... Та печаль и радость, что заставляет жить одного в одном мире, в одном из дней потерянного тысячелетия
Где та боль, которая жила во мне, то стремление пути, которое выбрал, пусть случайно и неосознанно, я?..
Я зачерпнул горсть монет в кармане и купил билет, зная, что со временем привыкну ко всему. К человеческим голосам, лицам и тому, что они называют меня по имени.
Человечество готовилось к новому прыжку. Это был всего лишь полустанок. Падал начинающийся дождь, щенок рядом у ног выбивал блох.
___________
